Кромешин жестом отправил всех, остались только Царда и Отик из Лозы. Рейневана, который тоже хотел отойти, остановила Рикса. Это не прошло мимо внимания Кромешина.

– Тебя, сдается мне, я уже видел, – смерил он взглядом юношу в берете. – Возле Прокопа. Зовут тебя Пётр Прейшвиц, городской писарь из Будзишина [1028] . Ты, кажется, наш шпион. Говори, слушаю. Что ты должен передать?

– Я должен передать: сейчас не хороший момент для нападения на Жагань.

Вацлав Царда засмеялся, Отик из Лозы прыснул. Кромешин не отреагировал.

– Видишь, – он широким жестом показал на трупы, кровь на брусчатке и дым над домами, – что я сделал с этим городом? Я отплатил. За битву под Крацау. Лужичанам и силезцам гордыня в голову ударила, из нашего поражения под Крацау сделали символ для поднятия духа. Ну, так я дал им символ. Такой, что от одного слова «Крацау» в штаны будут делать даже их внуки. Болеславец заплатил. Заплатят Житава, Будзишин, Згожелец, Хочебуж, Камень и Губин, придет их час. А Жагань заплатит раньше всех. Герцог Ян Жаганьский и его брат Генрих были под Крацау, на их руках чешская кровь, это кровь взывает к отплате. Камня на камне в Жагани не оставлю.

– Князья Ян Жаганьский и Генрих на Глогове, – медленно и выразительно сказал Пётр Прейшвиц, – обратились к польскому королю за протекцией, поклялись верно стоять на стороне Польского Королевства и поддерживать Польшу во всех ее начинаниях. А в Кракове как раз пребывают чешские послы. Прокоп Голый, англичанин Питер Пэйн, Бедржих из Стражницы и рыцарь Вилем Костка из Поступиц. Они там о союзе совещаются, демонстрируют добрую волю и дружбу, а ты, брат Кромешин, хочешь разорять и жечь княжество, находящееся под Ягелловой протекцией? Мне приказано передать: director Прокоп не поддерживает идею нападения на жаганьское княжество. Он советует принять предложенный выкуп.

– Мне никакого выкупа из Жагани не давали.

Прейшвиц посмотрел на Риксу, потом на вооруженного в полупанцире. Вооруженный вышел вперед. И заговорил:

– Светлейший князь Ян, illustrissimus dux [1029] и хозяин Жагани, моими устами передает, что он согласен…

– Восемьсот рейнских злотых [1030] , – грубо оборвал Кромешин. Если заплатит, то я его пощажу [1031] . Я всё сказал. И прощаюсь. Брат Царда, ставь войско в походный порядок.

– Мариенштерн, – задумчиво повторила Рикса. – Монастырь цистерцианок. Это посреди дороги между Згожельцем и Будзишином. Отсюда будет дня три езды.

– Два, если гнать коней, – поправил Пётр Прейшвиц. – Это Виа Региа, ею хорошо путешествовать. А я как раз в ту сторону. Охотно провожу.

– Тогда не будем терять времени, – решила Рикса. – Давайте до сумерек доберемся хотя бы до Новогродца.

– Я не могу, – ответил Шарлей на вопросительный взгляд Рейневана. – Кромешин был прав, я на службе. Табор не простил бы мне дезертирство, а за дезертирство – петля. Люди из моего собственного отряда набросили бы мне петлю на шею.

– Зато я поеду, – тихо заявил Самсон. – Недоумкам всё сходит. Они не смогут объявить меня дезертиром, поскольку я и не нанимался. Я был в инвентаре Шарлея. Когда он скажет, что я пропал, это будет так, если бы у него собака сбежала.

– С Богом, Шарлей. – Рейневан вскочил в седло. – Береги себя.

– Это вы берегите себя. Вас четверо, а у меня шесть тысяч приятелей. Плюс двести возов с артиллерией.

Солнце садилось. В Болеславце смердело горелым, на пожарищах стелились огоньки. В Болеславце застывала черная кровь в канавах. В Болеславце одни собаки выли, другие рвали тела убитых. Болеславец звучал стонами раненных и умирающих, плачем обездоленных и осиротелых, отрывками молитв тех, кого лишили надежды.

Наконец солнце зашло, а израненный город утих.

Nox ruit et fuscis tellurem amplectitur alis [1032] . Ночь наступила, и всё живое погрузилось в сон.

«Бедный Рейневан.

Мне его очень жаль, Маркета. Очень сожалею, что никоим образом я не мог помочь ему в его несчастье. К монастырю цистерцианок в Мариенштерне мы добрались за два дня езды. Лишь затем, чтобы узнать, что панны Ютты там нет. Это сильно удручило Рейневана. Но еще сильнее удручило его то, что Ютта там была. На протяжении трех месяцев, от половины февраля до Зеленых праздников [1033] . Он разминулся с ней всего на месяц.

Мы объехали окрестные женские обители. Искали у кларисок в Сэйсслице, у бенедиктинок в Риесе, у магдалинок в Любане. В Згожельце мы расспрашивали цистерцианок из Мариенталя под Острицом, бежавших после того, как их монастырь был сожжен в 1427 году. Ютты мы нигде не нашли, нигде ничего о ней не слышали. Рейневан совсем отчаялся. Я не мог ему помочь.

Мне его очень жаль.

Тебе тоже?

Из Лужиц мы вернулись в Прагу, в середине августа туда также прибыл Шарлей, какое-то время мы провели вместе, но вскоре Шарлей возвратился в полевое войско. В настоящее время он стоит где-то под Йичином, а ходят слухи о следующем рейде на Лужицы, который должен начаться после святого Вацлава.

Рейневан остался в Праге, в аптеке «Под архангелом», вместе с тамошним чародеем он пробовал отыскать Ютту с помощью магии, безрезультатно. Потом в окрестностях Псаж вспыхнула эпидемия, и он как медик по призванию поспешил лечить. Не колебался ни минуты. Переборол себя, не поддался отчаянию. Много правды есть в словах: то, что нас не убьет, то нас сделает сильнее.

А я?

Я решил вернуться сюда, в Рапотин. Надолго ли? Настолько, насколько это будет возможно.

Что дальше, спрашиваешь? Несомненно мы снова встретимся, мы трое, несомненно это случится очень скоро. Судьба нас сильно связала между собой, на доброе и злое. А ведь ничего не происходит без причины.

Судьба сильно связала меня с ними, Маркета. Очень сильно.

Почти так же сильно, как и с тобой».

Глава пятнадцатая,

Боже, великий Боже, venerunt gentes in hereditatem tuam, снова язычники пришли в наследие Твое!

То ли это за грехи наши, то ли это poena peccati, что постоянно к нам еретик с мечом и огнем вторгается?

Anno MCCCCXXIX, ipso die sancti Johannis baptiste [1034] гуситские разбойники нанесли ущерб нашему любимому монастырю, нашему скрипториуму и книгособранию нашему, гордости нашей! Они посягнули на сочинения такой величины, как «De fide cathholica», Алануса Островитянина, «Libre de meravelles» Раймунда Луллия и «Clavis sanationis» Симона Генуэзского, на такие уникальные работы, как «Hierogliphica» Гораполлона Египетского и «Bestiare» Пьра из Бове, на трактаты и кодексы такого прекрасного исполнения, как «Expositio totios mundi et gentium», «De magia veterum», «Liber de mirabilibus natura arcanis», «De amore», «Secreta mulierum» и много других, может быть, единственных в мире экземпляров. Руки бы им пообламывать!

Полгода не прошло, а снова нашествие. Снова виклифисты, Taborienses, Orfani et Pragenses [1035] , а во главе у них Procopius Rasus [1036] , тот, как он приказал себя называть gubernator Taboriensium communitatis in campis bellancium [1037] , самый великий и самый жестокий среди апостатов и ересиархов, в сущности не человек ex muliere natus [1038] , но monstrum detestabile, crudele, horrendum et importunum. Eodem anno circa festum sancta Lucie [1039] , он же Прокоп со всей своей армией до сих пор непобежденной, cum curribus, cum peditibus et equitibus [1040] отправился ad marchionatum Misnense [1041] , сея смерть и пожары. И дошел до реки под названием Мульда. Зима же в тот год была мягкой…