Монах поднял голову, испуганно потянул носом. Но это всего лишь сжигали сорняки в монастырском саду.

Глава девятнадцатая,

Клодзк, панораму которого они увидели утром, оказался притулившейся к склону горы массой красных крыш и золотых стрех, спускающихся по склону в самый низ, до вод омывающей взгорье Млыновки. Смотрящийся в поток широко разлившейся здесь Нисы склон венчала возвышающаяся над городом, украшенная башнями, Замковая гора.

Дорогу по-прежнему заполняли повозки беженцев, их воняющее хозяйство и их воняющие дети. Чем ближе в городу, тем все больше становилось телег, гул разрастался, дети, казалось, самопроизвольно размножались, а вонь резко набирала силу.

– Перед нами Старый Конский Тарг, – указал Жехорс. – И пригород. Выгон. Сейчас будет мост через Ёдловник.

Ёдловник оказался быстрой речкой, а мост был намертво запружен. Рейневан и компания не стали ждать, пока дорога освободится, по примеру других конников погнали коней в воду, без труда форсировали речушку. Дальше по обеим сторонам дороги уже стояли хаты, клети, сараи, люди занимались повседневным трудом, не обращая на проезжающих никакого внимания, если не считать мимолетных взглядов. Они какое-то время ехали довольно быстро, но наконец их снова задержала очередная пробка. На сей раз ее уже невозможно было объехать.

– Мост на Нисе, – сказал Бисклаврет, поднимаясь на стременах. – Это там закупорило. Ничего не поделаешь. Надо ждать.

Они ждали. Очередь передвигалась медленно, в темпе, позволяющем любоваться ландшафтом.

– Ого, – буркнул Жехорс. – Вижу много перемен. Стены и башни отремонтированы, на берегах Млыновки – валы, заграждения, новенькие частоколы… Пута времени зря не терял. Чует, видать, дело носом.

– Кое-чему, – ответил Шарлей, – его научил третьегодний рейд Амброжа. А это видите?

Толкотню на дороге усилили телеги, нагруженные животными, камнями и связками болтов.

– Готовятся к обороне… а там что творится? Разбирают строения?

– Монастырь францисканцев, – пояснил Бисклаврет. – Правильно делают, что разваливают. При осаде он был бы готовой осадной башней, вдобавок каменной. Самая большая дальность боя пушек – четыреста шагов, шары, выстреленные с монастырской стены, попадали бы в середину города, в самую ратушу. Умно делают, что разрушают.

– При разрушении, – заметил Шарлей, – активнее всего трудятся сами францисканцы, работают, как я вижу, с удивительным жаром, прямо-таки радостно. Воистину символичная игра судьбы. Сами собственный монастырь разрушают, к тому же с охотой.

– Я же сказал, расторопно действуют. Но толкучка на мосту… Черт побери… Контролируют или как?

– Если, – Жехорс глянул на все еще молчащего Рейневана, – до них уже дошло известие…

– Не дошло, – обрезал Шарлей. – Не могло. Не паникуй.

– Не буду, потому что не привык, – осек его Жехорс. – А теперь прощайте. Я в город не пойду, вам нужен будет связник вне стен. Бисклаврет? Сигналы те же, что всегда?

– Ясно. До встречи.

Жехорс подогнал коня, растворился в толпе, исчез. Остальные в черепашьем темпе двигались в сторону каменного моста. Рейневан молчал. Шарлей подъехал ближе, тронул стременем.

– То, что ты сделал, то сделал, – сухо бросил он. – Это не отстанет. Несколько ночей вместо того, чтобы спать, будешь пялиться в потолок и корить себя. Но сейчас возьми себя в руки.

Рейневан откашлялся, взглянул на Самсона. Самсон глаз не отвел. Кивнул, соглашаясь с Шарлеем.

Не улыбнувшись.

На предмостье стоял отряд алебардистов и группа монахов в черных рясах с черными поясами – видимо, августинцы.

– Внимание! – покрикивали десятники. – Внимание, люди! Город готовится к обороне, поэтому на мост ход только тем, кто владеет оружием и к бою способен! Только тем, кто оружием владеет!

Кто не владеет, а работать способен, идут монастырь разрушать и частокол ставить. Их семьи могут остаться в Клодзке. Остальные идут дальше, в пригород Рыбаки, там братья-францисканцы варят и выдают пищу, лечат больных. Оттуда, когда передохнете, уходите на север, к Барду. Повторяю. Клодзк готовится к обороне, вход только тем, кто владеет оружием! Эти немедленно направятся на рынок, в распоряжение цеховых мастеров…

Толпа шумела и возмущалась, но алебардисты держались решительно. Толпа тут же разделилась – одни свернули на мост, остальные – из них часть ругаясь на чем свет стоит – ехали дальше по Вроцлавскому тракту, идущему между берегом Нисы и халупами пригорода.

Сделалось немного свободнее.

– Внимание! Город будет защищаться! Вход только для тех, кто владеет оружием!

На предмостье началась толкотня. Кто-то с кем-то препирался, были слышны возмущенные голоса. Рейневан поднялся на стременах. Три священника в дорожных одеждах ругались с сотником с сине-белым кругом на тунике. К спорящим подошел высокий августинец с орлиным носом и кустистыми бровями.

– Ваше преподобие отец Фесслер? – узнал он. – Из прихода в Вальтерсдорфе? Что вас привело в Клодзк?

– Забавная шутка, воистину, – ответил священник, преувеличенно морща лоб. – Словно не знаете, что приводит. Давайте не будем дискутировать у хамов на глазах. Убери солдат, брат! Загораживать можете бродягам, а не мне. Я целую ночь в пути, мне необходимо перед дальней дорогой передохнуть.

– И куда ж это, – медленно спросил августинец, – ведет дальняя дорога, если можно спросить?

– Не прикидывайся дурнем, – не успокаивался священник. – На нас идут дьявольские гуситы огромной силой, жгут, грабят, убивают. Мне жизнь дорога. Я еду во Вроцлав, может, они туда не дойдут. Вам советую сделать то же самое.

– За совет благодарю, – наклонил голову августинец. – Но меня здесь, в Клодзке, обязанности держат. Мы с господином Путой будем город оборонять. И обороним с Божьей помощью.

– Может, обороните, может, нет, – обрезал Фесслер. – Это ваше дело. Уйди с дороги.

– Защитим Клодзк, – монах и не думал уступать, – с Божьей помощью и добрых людей. Любая помощь пригодится. И твоей не побрезгуем, Фесслер. Ты своих прихожан в беде бросил. Имеешь возможность вину искупить.

– Что ты мне виной в глаза тычешь? – разорался священник. – И искуплением? Прочь с дороги! И думай, что говоришь! Ты в моем лице оскорбляешь Церковь! Тебе-то какое дело, голытьба нищая? Что я ухожу? Да, ухожу, ибо это моя обязанность – спасать себя, свою особу и Церковь! Надвигаются еретики, священников убивают, я в своем лице Церковь спасаю! Ибо Церковь – это я!

– Нет, – спокойно возразил августинец. – Не ты. Церковь – это верующие и верные. Твои прихожане, которых ты бросил в Вальтерсдорфе, хоть обязан был им помочь и быть опорой. Это эти вот люди, которые готовятся к обороне, а не к бегству. Так что брось мешок, преподобный, бери кирку и отправляйся работать. И помалкивай, Фесслер, помалкивай. Я человек послушный, но здесь находится господин сотник. Он, прости его Господи, не грешит ни покорностью, ни излишним терпением. Он может приказать тебя на работу батогами гнать. А может и повесить приказать. Господин Пута наделил его широкими полномочиями.

Фесслер раскрыл было рот, готовясь возразить, но мина сотника заставила его быстро закрыть. Отчаявшись, он принял врученную ему кирку. Его спутники взяли лопаты. Лица у всех были истинно мученическими.

– В работе счастье Божее! – крикнул им вслед монах. – И не советую лениться и лодырничать! Сотник смотрит!

– Ох, – буркнул себе под нос Бисклаврет. – Ох, легко-то у нас здесь не пройдет. Эй, люди! Кто он, этот монах? Кто-нибудь его знает?

– Это Генрик Фогсдорф, – подсказал им один из возниц, управляющий телегой, наполненной каменными шарами для бомбард. – Августинский приор. Пользуется уважением в народе.

– Оно и видно.