– Кто с кем рубился? – спросил Шафф. – Есть какой-нибудь след?

– Только это. – Бушбах пожал плечами. – На суку висело. Много нам не скажет.

– Скажет, – решился слегка побледневший Рейневан, глядя на лоскут черной ткани. – Уже сказало. Я знаю, кто носит такие плащи.

– Так чего же ты ждешь? Говори!

– Вряд ли вы поверите.

– Я сам решу.

Янко Шафф выслушал рассказ о Стенолазе и черных всадниках, сосредоточенно наморщив лоб. Хоть Рейневан соответствующим образом перекроил и обработал рассказ, у хозяина Хойника с ним проблем не было. Рейневан несколько раз замечал в его глазах вспышки, которые могли свидетельствовать о том, что рыцарь уже кое-что слышал о черных всадниках, убитых купцах и ночных ужасах, демонах, уничтожающих в полдень, и других чудачествах, перечисленных в девяностом псалме.

– Рота Смерти, – буркнул он. – Всадники на черных конях. Значит, те самые, которыми меня поп пугал. Напали здесь на кого-то. Интересно, на кого?

– Кажется, пан де Бергов выслал погоню, – равнодушно напомнил Рейневан. – Пан Биберштайн тоже…

– Знаю, – обрезал Шафф. – Охотники гоняются за тобой. А Грелленорт и его черные всадники гоняются за охотниками. Чтобы отнять у них добычу. Их цель – ты.

– Несомненно. Поэтому я считаю…

– Что я должен тебя отпустить? – Наследник Хойника по-волчьи оскалился. – Заботясь о собственной безопасности? Недурной ход, Белява, недурной. Но со мной такие номера не проходят.

– Будьте хотя бы внимательнее.

– Не учи меня.

Все происшествие имело роковые последствия для священника Звикера. Поставленный перед Шаффом и засыпанный вопросами поп стиснул зубы и не проронил ни слова. Даже несколько раз получив по морде.

– Белява! – нетерпеливо рявкнул Шафф. – Ты показал, что разбираешься в чарах. Так скажи: возможно ли, чтобы поп, хоть и спутанный, сумел каким-нибудь заклинанием притащить нам на шею этого Грелленорта?

Рейневан развел руками, пожал плечами. Шаффу этого было достаточно. Вожжу перекинули через сук, и через мгновение капеллан Звикер уже болтался на веревке, дергаясь и конвульсивно напрягая ноги, к чему вся кавалькада присматривалась с утомленными лицами.

– Надо будет заглянуть сюда спустя какое-то время, – сказал Гвидо Бушбах, – поп обоссался, видите? Наверняка здесь вырастет мандрагора.

Шаффа действительно не надо было учить, как поступают в опасных обстоятельствах. Они продолжали ехать по лесным дорогам, очень внимательно избегая особо заезженных. Двигались медленно, а впереди все время ехал дозор – Гвидо Бушбах со стрелком. Остальным хозяин Хойника сурово приказал соблюдать тишину, внимательность и осторожность. Отряд начал выглядеть таким боевым, что Рейневана почти покинул страх перед Стенолазом, он уже даже не горбился в седле, когда над просекой пролетала либо кричала какая-нибудь птица. Однако у палки, как водится, было два конца. При такой настороженности о бегстве трудно было даже и подумать.

Несмотря на это, Рейневан постоянно о нем думал.

На первый ночлег остановились в заброшенном селении старателей, летом добывающих и выплавляющих руду. Для второго ночного отдыха, вскоре после перехода речки, которую он называл Мумлявой, Гвидо Бушбах выбрал небольшую гуральскую деревушку – отрезанную от мира и скрытую в глубоком яре дыру с названием Мумлявске Удоли. Рейневан узнал и запомнил название из разговора Шаффа со старейшиной поселка, словно росомаха заросшим седым дядькой. Росомаха был явно напуган, даже паниковал так сильно, что Шафф смилостивился. Вместо того чтобы, по рыцарскому обычаю, наорать и побить, он решил сыграть роль доброго щедрого господина. Одаренный полугорстью мелких монет Росомаха посветлел как солнышко, а улыбка располовинила его заросшую физиономию так широко, что даже страшно. Он незамедлительно пригласил рыцаря в свои владения, а по пути пояснил, бормоча, почему он такой напуганный и почему вся деревушка пребывает в страхе. Проносились туточки, пояснил он, недавно оченно грозные, ну, оченно грозные, оченно конные и оченно вооруженные, несколько раз пролетывали, а такие были, что уа-ха-ха и боже упаси Памбу. На то, чтобы установить, когда это было точно, потребовалось некоторое время, однако наконец выяснилось, что случилось это позавчера ночью и вчера на рассвете. Сказать, как наездники выглядели и в какие цвета одеты, крестьянин был явно не в состоянии.

Шафф хмурился, грыз усы, однако неожиданно настроение у него поправилось. Поправилось у всех. Из домушки Росомахи вдруг повеяло чем-то невероятно приятным, чем-то божественно и роскошно аппетитным, чем-то заботливо и тоскливо домашним, чем-то трогательно и умильно материнским, запахло каким-то чудесным, незабываемым, глубоко врезавшимся в память ароматом, ассоциирующимся со всем, что мило, добро и радостно, таком, что только садись и плачь от счастья. Говоря иначе и короче: из халупы повеяло топленым жиром и жарившимися в нем луком и мясом. У Шаффа, его забияк и Рейневана ручьем потекли слезы из глаз, а слюна потекла по зубам с силой горного водопада.

– Кабанчика побил, – пояснил Росомаха. – Потому как это, панове, время…

Хозяин Хойника не дал ему докончить. Полез в колет. Увидев монеты у него в руке, мужчина аж закачался, раскрыл рот, несколько мгновений казалось, что начнет выть. Однако он быстро пришел в себя.

– Приглашаю… – выдохнул он, пряча деньги за пазуху. – Угощаться.

– Те, которые здесь вроде бы ездили, – Янко Шафф согнал курицу со стола, – могут быть теми самыми черными всадниками. Ротой Смерти. Но могут быть и людьми Биберштайна. Либо из Тросок от де Бергова. Черти их принесли. Что так заупрямятся – не ожидал. Что так уж ты им нужен, Белява.

– Если они на нас… – Вернер Дорфингер, один из хойницких бургманов, окинул Рейневана угрюмым взглядом, – если они на нас, не приведи Господи, нападут… Будем за него биться или как?

– Как будет, так и будет, – обрезал Шафф. – А будет то, что я решу. Ясно?

Они так объелись жаренными на жире обрезками, что еле-еле могли двигаться, какое-то время казалось, что не проглотят уже ни куска. Выдержали до того момента, когда хозяйка начала вытаскивать из котла кровяные и набитые гречневой кашей колбаски. Едва они остыли, как все накинулись на них, словно голодные волки.

– Господи Боже… – Дорфингер распустил пояс еще на две дырки. – Давно ж я таких колбасок не пробовал… Нет, съем еще, только сначала надо за овин…

– Кожух прихвати, – посоветовал входящий из сеней Ральф Мосер, второй бургман из Хойника, отряхивая снег с шапки и воротника. – Поп из-за гроба нам все еще вредит…

– Скорее помогает, – возразил Гвидо Бушбах, пинком отгоняя настырного козла, пытающегося пощипать его голенища. – Потому как если кто-то на нас ополчился, то сразу поймет, куда мы идем. Они могут устроить на нас засаду на Кругоношевой Хале, под Шреницей. Могут поджидать у Боровчаных Скал. Могут захотеть напасть на нас над верхней Шкляркой, прежде чем мы спустимся в долину Вжосовки… А в пурге и ветре мы, дай Бог, может, как-то и проскочим. Дайте-ка еще требушки…

– Дайте и мне. Святой Маврикий, покровитель рыцарей… Прям сладость небывалая. Больше нету?

– Есть, панычек, есть.

– Нате-ка, добрый человек, еще деньжат… Эй! А ты, Белява, куда?

– За овин надо.

– Иди с ним, Мосер. Чтоб ему какая-нибудь глупость в голову не пришла.

– Я ж только что с мороза, – запротестовал бургман. – А куда ему убегать? Зимой, в пургу? К волкам и чудам? На растерзание? Он же не дурак!

– Я сказал – двигайся.

Метель – не метель, волки – не волки, Рейневан не задумывался. Надо бежать, а это единственная возможность. Сейчас, ночью, когда Шафф и его люди обожрались, расслабились и их клонит в сон. В темноте сеней, пока Мосер обменивался несколькими словами и грубыми шутками с возвращающимся Дорфингером, Рейневан схватил кожух. И тяжелую гирю от стоящих там весов.